«Пока живая — это киска, а когда едят — кроликом называют?»: историки СПбГУ изучили дневники, письма, воспоминания ленинградцев о судьбе домашних животных в период блокады
Ученые Санкт-Петербургского государственного университета провели исследование официальных документов, дневников, писем периода войны и воспоминаний жителей блокадного Ленинграда, в которых говорится о кошках и собаках осажденного города. Эта отчасти табуированная тема редко выходит на страницы учебников истории, но несет много важной информации о том, как в условиях страшного голода складывались отношения людей, в том числе с домашними животными. В научной статье, опубликованной в «Вестнике СПбГУ. История», авторы рассказывают, сколько зимой 1941 года на рынке стоили собака и кошка, откуда взялась легенда про завезенных в город кошек, а также как за время блокады менялось отношение к домашним животным.
Статья «People and Pets in Besieged Leningrad»
В своем исследовании профессора СПбГУ Владимир Пянкевич и Олег Пленков, а также исследовательница Татьяна Сохор объясняют, что в личных письмах, проходивших строгий контроль военной цензуры, жители Ленинграда нередко использовали ухищрения, когда говорили о немыслимом пищевом суррогате. «Всё благополучно. Теленка Арку съели»; «С грустью должна тебе сообщить, что та курочка, которую ты мне оставила в наследство, — Горжетка — заколота и съедена»; «Теперь остается любимая папина козочка — Ирма, но она остается на самый крайний случай, возможно, в отъезд». Адресаты понимали, что Арка, Горжетка и Ирма — это имена домашних любимцев, собак и кошек, однако о голоде, толкавшем людей на такие поступки, не должны были знать на «большой земле».
Кошки, собаки и голуби начали исчезать с улиц осенью 1941 года, когда в городе возникла острая нехватка продуктов. Некоторые ленинградцы усыпляли питомцев еще в начале блокады, когда понимали, что прокормить их не получится. Постепенно домашние животные становятся желанным приобретением, и ко многим владельцам начинают обращаться знакомые и родственники, чтобы забрать животное и накормить в первую очередь детей. Сложная ситуация подталкивает горожан к, казалось бы, странному занятию — охоте на кошек и собак. И если сначала многие считают это дикостью, то спустя месяцы мучительного голода начинают сожалеть, что так и не отважились это сделать.
Отношение человека к домашнему животному — это модель отношений к себе подобным, обществу, миру: блокада высветила очень разные отношения. Одни не видели в этом ничего предосудительного: мы же едим курицу и телятину. Для других это было крайним средством выживания, им приходилось преодолевать неприятие, чтобы выжить. Третьи считали это немыслимым и осуждали «кошкоедов», иногда считая гибель таких людей возмездием.
Автор исследования, заведующий кафедрой истории народов стран СНГ, профессор СПбГУ доктор исторических наук Владимир Пянкевич
Так как родители часто пытались отдать высококалорийный «деликатес» детям, им приходилось скрывать его происхождение, что не всегда получалось. В своих воспоминаниях блокадница Т. Б. Безладнова описывает случай, который произошел на семейном ужине в осажденном городе: «Мама первое время отказывалась, но потом голод заставил — и ела [кошек] тоже. Как-то во время еды Ира отставила тарелку и, задумчиво подперев головку рукой, спросила: "Так всегда бывает: пока живая — это киска, а когда едят — кроликом называют?"»
Во время эвакуации люди не сразу возвращались к прежней модели взаимоотношений с домашними животными. Жена писателя и поэта Даниила Хармса Марина Дурново вспоминала, как странно себя повела, уже вырвавшись из блокадного города, во время остановки в деревенском доме: «И тут вдруг я увидела кошку! Несъеденную кошку! Я как заору: "Держите ее! Товарищи, хватайте ее!" — и слетела с печки. Я бросилась за кошкой, чтобы ее поймать. Но она, слава Богу, убежала. Хозяева с ужасом посмотрели на меня».
На 125 граммов хлеба практически невозможно было выжить, поэтому в городе действовали обычные и возникали стихийные рынки и здесь обменивали ценные вещи, в том числе на домашних животных.
Так как все съедобное стоило немыслимо дорого, то цена домашних животных тоже неуклонно росла. В дневниках блокадного времени можно встретить записи о том, что в конце ноября кошка стоила
Первой блокадной зимой домашние животные полностью исчезли. Постепенно отношение к собакам и кошкам возвращалось к мирным образцам. М. С. Коноплёва написала 1 января 1943 года: «В столовой № 100 ходит спокойно жирный рыжий кот, и никто не посягает на его жизнь». Животные и птицы на улицах города становятся для ленинградцев свидетельством того, что скоро все образуется. 4 июля 1943 года С. К. Островская записала: «В Ленинграде появились голуби. Суеверные люди вздыхают и пророчат мир. Мне голубя не надо. Я бы хотела увидеть кошку — самую обыкновенную дворовую кошку всероссийской масти: чтобы она деловито и медленно переходила через улицу и жмурилась бы на солнце, выглядывая из подвала. Тогда я пойму, что все хорошо, что нет больше ни голода, ни блокады».
Кошек и собак снова с охотой «нанимают на работу» — кому-то нужно справляться с грызунами, портящими драгоценные продукты. Однако ученые СПбГУ не нашли документов, которые подтвердили бы известную легенду о том, что в Ленинград завезли вагон (а по некоторым версиям, и эшелон) кошек с востока страны, чтобы бороться с крысами. Владимир Пянкевич объясняет появление такой легенды потребностью в понимании немыслимого: массовой гибели горожан от голода, употребления в пищу невероятных суррогатов, в том числе домашних животных. Это должно было помочь терпеть и дождаться освобождения от осады, было мечтой о возвращении в счастливое доблокадное прошлое с кошками, которых не едят.