«Сад должен быть открыт»: трудная судьба Ботсада СПбГУ

Создание: сад для лабораторной работы

Инициатором создания ботанического сада при Университете выступил выдающийся ученый Андрей Николаевич Бекетов, заведовавший кафедрой ботаники в 1861–1896 годах. За свою идею он боролся несколько лет. Вначале ему предстояло убедить Совет Университета, а затем найти участок для сада и средства на реализацию замысла. Совет несколько месяцев выступал против «ненужной траты средств, в то время как имеется Ботанический сад на Аптекарском острове, которым можно пользоваться для университетских целей», но все же сдался.

«Согласие было ему [Бекетову] дано на основании того, что при всех университетских городах, кроме Петербурга, были свои ботанические сады. Он поставил на вид, что преподавание ботаники возможно только на том условии, если ботанический сад будет находиться совсем близко от Университета, так как дальние расстояния и слушание лекций по остальным предметам, часто требующее вдобавок лабораторной работы, отнимают слишком много времени», — вспоминала дочь Андрея Бекетова, родная тетя поэта Александра Блока Мария Бекетова.

Согласившись с доводами ученого, Совет Университета 31 августа 1864 года принял решение об устройстве сада. Следующий этап — поиск участка. В те годы внутренний двор Университета был значительно меньше и был занят хозяйственными постройками (дровяные сараи, каретники, прачечные, конюшни). Кроме того, значительная часть нынешних территорий относилась к Первому кадетскому корпусу (тогда — Павловскому училищу) либо принадлежала частным владельцам. Поиск участка занял около трех лет: за это время неоднократно менялся проект будущего сада и, соответственно, смета. Одним из вариантов размещения оранжерей даже стало пространство под арками внутренней галереи здания Двенадцати коллегий — однако от него по настоянию Бекетова быстро отказались.

В 1867 году Андрею Николаевичу удалось добиться передачи Университету части территории кадетского корпуса — не исключено, что свою роль в этом вопросе сыграло его давнее знакомство с военным министром Дмитрием Милютиным. Министр согласился передать Университету безвозмездно около двух десятин земли за плацем корпуса — это более двух гектаров, где, в частности, располагалось здание Же-де-пом и жилые дома, на месте которых сейчас находятся бассейн и административный корпус Университета. Под сад с оранжереями, ботаническим кабинетом и квартирой садовника отвели около трех гектаров земли (участок от кадетского корпуса и гектар территории университетского двора).

Проект комплекса, состоящего из сада, оранжереи и двух зданий (сейчас здесь находятся кафедры ботаники и генетики), был вновь переделан с учетом возможностей нового участка. Изначально здания предполагалось сделать частично деревянными, однако этот проект не согласовали городские инстанции — его пришлось переделывать в каменном исполнении. К тому же отведенный под сад участок оказался ниже среднего уровня двора Университета и достаточно топким, что заставило предусмотреть в проекте и устройство пруда. Все это увеличило стоимость работ, тогда как средств было недостаточно. Выделяемые государством суммы порой намеренно сокращались, а порой таинственным образом не доходили до Университета либо доходили в меньших объемах. Тем не менее Университету за счет собственных и казенных средств, а также пожертвований самого Бекетова и его коллеги, магистра Петербургского университета, выдающегося ботаника и миколога Михаила Воронина удалось собрать необходимую сумму. В августе 1867 года началась реализация проекта.

Расцвет: первая тысяча растений и «Ботанические записки»

Конфигурация сада вначале была иной: еще не существовало зданий Химического и Физического институтов, и сад подступал гораздо ближе к зданию Двенадцати коллегий. Из помещений кафедры генетики можно было сразу попасть на садовую дорожку — проезда для транспорта тогда не существовало. Не было еще ни Семенной, ни Большой пальмовой оранжереи, ни здания обсерватории — западная граница сада начиналась практически сразу за первой оранжереей и представляла собой глухой серый забор.

В 1869 году сад получил первую тысячу видов растений, Ботанический кабинет переместился в новое здание, также начались первые посадки на открытом грунте, появился пруд. Через год окончательно завершилось обустройство водяного отопления оранжереи, в которой, согласно университетским отчетам, насчитывалось уже около трех тысяч растений.

Сад окружен с трех сторон каменной стеной. Пройти в него можно с университетского двора, из дальнего конца, примыкающего к бирже. Он разделен на две равные части. Посередине построен ботанический дом с аудиториями, кабинетами для профессоров и квартирой садовника. К нему примыкает оранжерея. В левой части сада разбит настоящий сад с разнообразными деревьями, дорожками, горкой и прудом, тут же были прекрасные цветники. В другой части сада было ныне запущенное поле, состоящее из многочисленных квадратов, засаженных растениями всевозможных пород, по которым учились студенты. Отец мой состоял директором cада, при этом не получая жалования, но в виде некоторой компенсации пользовался растениями из оранжерей и цветами из сада.

Мария Бекетова (1925)

Расцвет деятельности сада пришелся на короткий период примерно с 1870-х и до 1920 года. Наладив работу сада и кафедры, Андрей Бекетов и его коллега, выдающийся ботаник, хранитель Ботанического кабинета Санкт-Петербургского университета Христофор Яковлевич Гоби начали вместе издавать первый в России ботанический журнал «Ботанические записки» (Scripta Botanica). В нем — впервые на русском языке — публиковались передовые для своего времени исследования, проводимые в том числе на базе университетского сада. И хотя публикации в журнале были на русском, все они сопровождались резюме на иностранном языке.

«Появление этого журнала, оцениваемое как выдающееся событие в развитии русской культуры, не только сделало известным Ботанический сад Петербургского университета за пределами нашей страны, но и сыграло заметную роль в обогащении университетской библиотеки различными изданиями того времени, и не только специальными (ботаническими), но и по другим отраслям знаний, присылавшимися в обмен на номера "Ботанических записок"», — вспоминал директор сада с 1946 по 1981 год, сын одного из учеников Бекетова и Гоби Дмитрий Михайлович Залесский.

В период расцвета кафедра даже носила название «Ботанический институт Императорского Санкт-Петербургского университета», а Андрей Бекетов был избран деканом физико-математического факультета (1867–1876), к которому тогда в составе естественного отделения принадлежала кафедра-институт, а затем и ректором Университета (1876–1883). Будучи и деканом, и ректором, Бекетов не оставлял руководство кафедрой ботаники, которой заведовал до 1896 года, когда он был вынужден из-за тяжелой болезни, сопровождавшейся параличом, выйти на пенсию.

Начало конца: пять работников и продажа аквариумов

Притязания на территорию сада начались почти сразу после его появления. Одним из первых «под нож» попал участок в северной части (справа от оранжереи). По воспоминаниям Марии Бекетовой, для строительства Химического института (НИХИ) и жилого дома для его сотрудников в 1894 году у сада забрали приличную часть, на которой, по ее словам, росли тополя времен Петра I: «Когда родился Саша (поэт Александр Блок — внук Андрея Бекетова и племянник Марии Бекетовой — родился в 1880 году. — Прим. ред.), сад был еще в хорошем виде и целы были те великолепные осокори петровских времен, которые погибли при постройке химического дворца...»

Затем в разные годы сад терял территории, ныне занимаемые Физическим институтом, кафедрой биофизики, виварием, административным корпусом. Также сад потеснили транспортные проезды вдоль построенных вокруг него зданий. По оценке Дмитрия Михайловича Залесского, он потерял около полвины своей первоначальной территории. «Правда, сад приобрел небольшой, около 0,5 га, участок, ранее использовавшийся для складывания университетских дров, а позже превращенный в свалку. Но он никак не компенсировал утраченного», — писал Залесский.

После смерти в 1919 году Христофора Яковлевича Гоби, а в 1920 году — Рудольфа Федоровича Нимана, фактически заведовавшего садом с 1893 года, сад начал приходить в запустение. Этому поспособствовали и Первая мировая война, и революция.

Судя по сохранившемуся у меня с тех пор впечатлению, тогда был трудный период в жизни сада, так как средств на его содержание выделялось крайне мало; штат состоял из пяти человек, необходимые для текущих нужд средства добывались путем устройства и продажи аквариумов с растениями и рыбками.

Д. М. Залесский

Война: хрупкий кочегар и эвакуация растений

Самый страшный и серьезный урон нанесла саду Великая Отечественная война. Перед началом войны в оранжерее Ботанического сада было около 900 видов растений. Однако уже в сентябре 1941 года на территорию сада попала первая бомба. Пострадали и растения, и остекление оранжереи. Кроме того, для поддержания работы оранжерею нужно было отапливать, что становилось все труднее.

«Мама, мама, хрупкая, маленькая женщина. Работала истопником-кочегаром в оранжерее Ботанического сада Университета. Истощенная голодом, больная женщина зимой на сильном морозе разгребала смерзшийся уголь и ведрами по крутой железной лестнице носила его в котельную, которая отапливала оранжерею. Необходимо было поддерживать заданную температуру, чтобы сохранить редчайшие растения. И сколько же надо было перетаскать этих ведер с углем...» — писала в своих мемуарах дочь одной из сотрудниц Ботанического сада, Феодоры Малыщик, Валентина Марьясина.

После того как отремонтировать остекление оранжереи уже было невозможно, растения из нее разместили в ближайших госпиталях — напротив главного здания Университета: в зданиях исторического факультета ЛГУ и Акушерско-гинекологического института имени Отта. «Большая часть растений оказалась в последнем. Они были размещены в широких и довольно светлых коридорах. В период массового поступления раненых, особенно во время прорыва блокады Ленинграда и наступления на фронте, стоявшие здесь растения многократно перемещались, подчас в неблагоприятные условия, в результате чего погибали», — вспоминал Дмитрий Залесский.

Переносила растения и ухаживала за ними впоследствии сотрудница Ботанического сада Феодора Малыщик. 

Когда нечем стало ремонтировать остекленную оранжерею (стекла вылетали от осколков снарядов), когда стало не хватать угля, тогда мама перенесла на себе сотни горшков и кадок с наиболее ценными растениями, пальмами и цветами в здание исторического факультета на территорию военного госпиталя. После отработанной ночной смены мама считала своим долгом зайти в госпиталь, обойти все палаты и коридоры, где стояли цветы на окнах, и полить их.

Валентина Марьясина (дочь Феодоры Малыщик)

Несмотря на заботу сотрудников, большинство растений погибло в годы блокады. Но некоторым — в том числе легендарным пальмам — повезло. «В одно из посещений госпиталя командующим Ленинградским фронтом генералом армии (впоследствии маршалом) Л. О. Говоровым его внимание привлекли стоящие там крупные пальмы. Через некоторое время, с разрешения Университета, по его просьбе шесть пальм были перевезены в Штаб Ленинградского фронта, где простояли до окончания войны и, таким образом, были немыми свидетелями всех решений о наступательных операциях на Ленинградском фронте. Они были возвращены Ботаническому саду в 1945 году», — писал Дмитрий Залесский.

Расположенный в блокированном Ленинграде Университет продолжал работу. И даже после эвакуации студентов и большинства преподавателей в нем оставались сотрудники, поддерживавшие работу сада. Его использовали в годы блокады как огород: выращенные овощи отправлялись в столовые Университета. Людмила Шматок, в те годы — заместитель директора Ботанического сада, вспоминала: «Трудоемкая работа проводилась с целью обеспечения овощами столовых ЛГУ; а также мизерную часть урожая выдавали сотрудникам ЛГУ. В весенне-летний период работать приходили почти все сотрудники ЛГУ (по спискам 105 человек)».

В университетском саду выращивали брюкву, капусту, свеклу. Кроме того, в осажденном городе оставалась старший научный сотрудник кафедры ботаники С. А. Гуцевич, которая проводила эксперименты по искусственному выведению грибов, а также выпустила в 1942 году брошюру «Съедобные дикорастущие травы». Издание знакомило жителей Ленинграда с представителями местной флоры, которые можно употреблять в пищу.

Возрождение: новые оранжереи и обмен с заграницей

В 1946 году пост директора Ботанического сада ЛГУ занял Дмитрий Михайлович Залесский. Его жизнь неразрывно связана с садом: отец был известным палеоботаником, учеником Бекетова и Гоби, а сам он учился у выдающегося ботаника, академика, президента Академии наук СССР в 1936–1945 годы Владимира Леонтьевича Комарова, возглавлявшего кафедру с 1918 по 1937 год.

Дмитрий Михайлович помнил сад еще в годы расцвета: будучи ребенком, он приходил сюда гулять с отцом-ботаником. «В моей памяти наилучшим образом сохранилось воспоминание о левой половине сада с прудом в центре. Состояние этой части сада было очень хорошее. Отлично помню также площадку с несколькими деревьями и большой клумбой посередине, куда выносились на лето оранжерейные растения. Она находилась между главным университетским двором и зданием Ботанического кабинета и была ограждена от двора невысоким металлическим забором. Сейчас на этом месте воздвигнуты отнюдь не украшающие строения трансформаторной подстанции и каменного сарая», — писал Залесский в 1982 году.

После войны от былой красоты сада не осталось почти ничего. По воспоминаниям Дмитрия Залесского, когда он увидел сад в 1946 году, его взору предстала мрачная картина: «Я хорошо помнил грот за прудом, гранитные камни, лежавшие на вершине горки, возвышавшейся рядом с ним... Ни грота, ни камней в 1946 году не оказалось. <...> Территория Ботанического сада была крайне запущена, оранжерея полуразрушена. <...> В отдельных местах были вырыты щели-укрытия на случай обстрелов и бомбардировок. Деревянной ограды не было, с территории Университета всякий мусор сносился в Ботанический сад. <...> Война и связанные с ней трудности не миновали Ботанического сада, в результате чего он потерял очень много, и в первую очередь — большую часть своих живых коллекций. Он окончательно потерял свое лицо, перестал быть научным и учебным учреждением Университета».

За первые три года работы Дмитрий Залесский занялся приведением территории сада в порядок, ремонтом оранжереи и учетом коллекций. Из 140 видов деревьев и кустарников, имевшихся в саду до войны, уцелели 85 видов. Дмитрий Михайлович разбил небольшой питомник, чтобы начать разводить новые растения. Впоследствии в нем прижилась белая акация — уникальное растение для наших широт.

«По вечерам на ручной тележке я навозил лещадных плит, которые в это время снимали из-под университетских арок в связи с асфальтированием. Этими плитами я вымостил полы в оранжерее, а битые плиты использовал для окантовки дорожек. Территория сада очищалась от мусора. Этой работой занимались все сотрудники определенное количество времени ежедневно. В результате было вывезено 80 автомашин мусора. Парники по сторонам оранжереи были ликвидированы и взамен построены новые в стороне», — вспоминал 1947 год Дмитрий Залесский.

Предпринял директор и попытку восстановить декор сада, запомнившийся ему с довоенных лет, — грот и альпийскую горку. «Основываясь на воспоминаниях детства, вечерами и по воскресным дням, когда я оставался один, я сделал раскопки на месте ранее существовавшего грота. В ходе раскопок обнаружил два больших гранитных прямоугольных камня, которые, по-видимому, обрушили свод грота. Убрать их у меня не хватало силы, поэтому, вырыв специальное ложе, один из них передвинул с помощью домкрата и деревянных круглых катков, а второй сдвинул в сторону так, чтобы он не мешал дальнейшим раскопкам. В результате мне удалось раскопать остатки грота, рассортировав весь материал и сложив в сторону, обнаружил основание грота. На следующий год из собранных частей и старых, собранных в разных местах кирпичей на цементном растворе мною был выложен свод, снаружи и изнутри отделанный туфом, примерно в том виде, каким грот запомнился мне с детства», — писал Дмитрий Залесский.

Благодаря усилиям директора и сотрудников за три послевоенных года коллекции сада значительно пополнились. В оранжерее насчитывалось более 800 видов растений, а на открытом грунте — более 2000 видов и сортов. Сад начал развивать обмены семенами и растениями с коллегами в других регионах СССР и даже за рубежом — в том числе с США и Индией. К 1955 году в оранжерее было уже 1450 видов растений, а на открытом грунте — почти 4000 видов. Коллекция стремительно пополнялась, однако размещать ее и систематизировать становилось все труднее. Кроме того, значительную часть территории сада пришлось выделить под декоративно-цветочные растения: к 1955 году их насчитывалось около 3000 из всех видов, выращиваемых на открытом грунте. По воспоминаниям Дмитрия Залесского и нынешнего директора сада Александра Халлинга, сад в те годы воспринимался не как научное и учебное учреждение, а как место, где можно разводить цветы для нужд Университета и города. Сотрудникам приходилось заниматься рассадой для клумб и продажей семян, а не наукой.

«Вот этот большой участок за Пальмовой оранжереей раньше был большим цветником, тут были грядки, — вспоминает нынешний директор Ботанического сада Александр Халлинг. — Подходить к ним было крайне неудобно. Я тогда впервые пришел в сад и это застал: тут росли различные цветочно-декоративные растения. Они явно не нужны для университетского сада, для учебного процесса это не подходит. Их и на продажу выращивали, тут и ларек был, и семена производили для города — испытывали цветочно-декоративные растения, а остатки продавали. Ларек я еще застал, он закрылся в 1975 году».

По воспоминаниям Дмитрия Залесского, попытки возродить сад были относительно успешны, но строились на энтузиазме сотрудников и постоянно сталкивались с сопротивлением администрации Университета или коллег-ученых других направлений. Дмитрий Залесский писал, что на территории сада пытались строить электроподстанцию, селить собак для нужд охраны, кроликов для вивария (и выселять, оставляя за собой мусор), проводить коммуникации к строящемуся циклотрону по свежеразбитым дорожкам.

В 1960-е годы Залесский добился строительства на территории сада нового административного корпуса и Семенной оранжереи, а к 1974 году была построена Большая пальмовая оранжерея. По воспоминаниям Залесского, добиться возведения всех этих построек было трудно — приходилось долго убеждать руководство, готовить и переделывать проекты, а порой самостоятельно искать подрядчиков или доплачивать им из собственной зарплаты.

Например, о строительстве Семенной оранжереи Залесскому удалось договориться напрямую с физиками, которые в 1960-е перестраивали обсерваторию, расположенную в саду. Руководитель лаборатории службы времени Александр Васильевич Ширяев согласился выделить небольшой участок под оранжерею при условии, что котлован сотрудники сада выкопают самостоятельно. Однако в саду не хватало рук для такой работы. Помог случай: Залесский между делом посетовал на свои беды аспиранту из Китая, и через пару дней тот привел около 200 соотечественников, которые безвозмездно выкопали котлован в 50 кубометров под Семенную оранжерею.

И снова упадок: энтузиастов все меньше

К 1970 году коллекции растений в оранжерее превысили 2000 видов, в открытом грунте — 6000 видов и сортов. «Начали организацию участка местной флоры, ограничив задачу подбором редких и исчезающих видов растений, так как при нашей общей ограниченной площади и насыщенности ее посадками мы не располагали возможностью на большее», — вспоминал Дмитрий Залесский.

Многие работы в саду, в том числе и тяжелые физические, Залесский выполнял самостоятельно. В результате во время строительства Большой пальмовой оранжереи в начале 1970-х у него случился инфаркт — что, по мнению директора сада, помешало грамотному завершению работ.

«В срочном порядке, без необходимой консультации со мной, мои обязанности были возложены на человека, совершенно не пригодного для этой работы. Он, правда, был очень подвижен (скорее суетлив) и регулярно навещал по моей просьбе меня и информировал о ходе дел. Я пытался через него передавать новому мастеру на стройке, заменившему скоропостижно умершего предшественника, на что следует обратить внимание и что необходимо сделать в первую очередь, а исполняющего мои обязанности просил за этим проследить. Как оказалось потом, этот человек оказался недобросовестным и меня обманывал: в вопросы стройки не вникал, лишь озирал ее издали и руководствовался сообщениями мастера. Более того, он использовал свое новое положение для того, чтобы как можно меньше бывать на работе, и занимался своими делами. Когда после почти трехмесячного отсутствия я наведался в сад и, не утерпев, поднялся на леса стройки, то обнаружил: многое сделано не только вопреки моим указаниям, но и вопреки чертежам проекта, что исправить было уже невозможно. И теперь, уже в ходе эксплуатации помещений, мы ощущаем эти неправильности и страдаем от них», — писал Дмитрий Залесский.

Вернувшись в сад после продолжительного лечения, директор обнаружил утрату многих растений, в том числе ценных. «Проверяя состояние наших растений в оранжерее, я не нашел многих из них — они погибли. Это в большинстве своем были растения, на выращивание которых потребовалось около 15–20 лет, да и многие из них были уникальны и их восстановление оказывалось, по крайней мере ближайшие годы, невозможным. За время моего отсутствия было полностью утрачено свыше 200 видов растений, представленных 1–5 экземплярами, то есть всего не менее 400 растений», — вспоминал Дмитрий Залесский.

После болезни у Дмитрия Михайловича не оставалось сил полноценно выполнять свои обязанности, и в 1981 году он ушел на пенсию. Впоследствии он вспоминал, что, еще будучи директором, начал ощущать бесполезность своей работы: на сад выделялось мало средств, работников недоставало, несмотря на большое количество ставок. Никто не желал идти работать в сад за небольшую зарплату, энтузиастов становилось все меньше.

«Нужны люди, и люди квалифицированные и любящие свое дело. А в действительности их нет! Может ли существовать на необходимом уровне Ботанический сад и его коллекции? Он до тех пор Ботанический сад, пока его коллекции содержатся на высоком уровне, иначе oн превращается только в склад растений, которые постепенно гибнут. На фоне этих условий, в которых пока еще жив Ботанический сад, мне приходится брать на себя совершенно непосильную работу, полностью исключающую какую-либо научную работу. <...> Многое осталось незаконченным, но все, что было в моих силах, я делал. <...> Я вынужден повседневно наблюдать разрушение того, что с таким колоссальным трудом досталось и на восстановление чего нужны многие и многие годы. Лучше бы этого не видеть. Пусть думают, что так и было...» — вспоминал Дмитрий Залесский в 1982 году.

«Лихие» 90-е: продажа червей, автохозяйство и бутыли с кислотой

С распадом СССР Ботанический сад еще скорее стал приходить в упадок. Штат сократился в несколько раз, финансирование практически отсутствовало — его едва хватало на зарплаты нескольким сотрудникам. В нелегких условиях 1990-х годов руководство Университета пыталось оптимизировать территорию сада — и это стало для него губительным. Не учитывая особенностей и потребностей растений, через сад провели наружную теплотрассу, а в оранжереях частным порядком пытались выращивать на продажу червей.

Перезагрузка: Бензин и машинное масло ― для поливки растений Ботанического сада

В конце 1990-х годов, чтобы привести в порядок двор филологического факультета — в то время там располагался гараж, было решено перенести автохозяйство Университета на территорию сада. В его юго-западном углу (возле административного корпуса) возвели ангар на десять машин. Функционировал гараж недолго, однако успел внести свой вклад в жизнь сада: неподалеку от коллекции местной флоры (сегодня уже практически полностью утраченной) мылись машины, сливалось отработанное масло, а мусор выносился на соседние грядки.

К слову, под свалку сад сумели приспособить не только работники гаража: в силу того, что утилизация химических отходов — процедура довольно дорогостоящая, сотрудники близлежащих лабораторий не нашли ничего лучше, чем сбрасывать эти самые отходы на территорию сада.

«Вот, видите возвышения? — говорит нынешний директор Ботанического сада Александр Халлинг, занявший этот пост в 2018 году. — Это все разрушенные гаражи, которые были тут. Автохозяйство здесь просуществовало недолго, но оставило за собой гигантский слой мусора, около 80 сантиметров. В годы перестройки, когда был дефицит всего на свете, мусор часто скидывали в сад. Он зарастал землей, и по всему саду, в разных углах, если раскопать, видны мусорные кучи. Вот там высоко, а тут ниже. Где высоко — там мусор, в 90-е, в начале нулевых все сюда свозили».

Летом 2019 года на одном из субботников студенты нашли под слоем мусора большие бутыли с кислотой, пролежавшие в земле несколько лет. Находки оперативно утилизировали, но сколько еще таких «сюрпризов» из 1990-х скрывается под грунтом, директор судить не берется.

Из шести знаменитых пальм, переживших блокаду, до настоящего времени дожили лишь две: остальные погибли во время перестройки и в 1990-е годы.

Всего в оранжереях сада сохранилось три довоенных растения — кроме двух пальм это еще и австралийский саговник.

В начале нулевых при ремонте старинных «бекетовских» оранжерей ради экономии заменили стекло на поликарбонат. Александр Халлинг подчеркивает: этот материал для остекловки оранжерей использоваться не должен. «Раньше здесь было стекло на деревянных направляющих. Но пришло бедное время, безденежье: а дерево гниет, стекла трещат. И поэтому оранжерею покрыли сотовым поликарбонатом, тем более что он двойной и не пропускает холод — между слоями циркулирует воздух, как в стеклопакете. Конечно, здесь тепло, не выдувает так сильно, как со стеклом. Но с другой стороны, это плохо: поликарбонат и сам по себе хуже пропускает свет, а зимой на нем еще и остается лежать снег. Выпал — и лежит, не тает. Когда снег выпадает на стекло, стекло его подогревает снизу, и снег сразу съезжает», — поясняет Александр Халлинг.

Наши дни: кипарисы и бананы, эвкалипт и агава

На старых фотографиях видно, что деревья раньше росли только в низкой и топкой южной части сада с прудом. Весь северный участок (между оранжереями и НИХИ) был свободен от деревьев и хорошо освещался. Благодаря этому на нем было возможно проводить учебные посадки: до революции, а затем некоторое время после войны здесь находилась систематическая коллекция растений, по которой учились студенты. «Мы называли его "могильник": грядки были огорожены бетонными бордюрами. Но здесь росли гигантские деревья, и чем дальше — тем больше они вырастали. Участок ушел в тень. К тому же здесь очень сухо. Поэтому тут все перестало расти, забросили участок, и за несколько лет ничего и не осталось. Вообще, за коллекциями многолетних растений надо следить, нужен постоянный уход. Они погибают в первую очередь», — рассказывает Александр Халлинг.

За годы запустения сад бессистемно зарос дикорастущими деревьями, которые создали угрозу его развитию, заслоняя свет и оранжерейным растениям. Поэтому такие деревья просто необходимо вырубать. «Вот, например, ель возле оранжереи — ее надо убирать, хотя она очень хорошая. Возле оранжереи нельзя ничего выращивать: у нас же дефицит света, мало солнца, а растениям в оранжереях оно необходимо. Ботанический сад — это коллекции, но иногда вырастают или уже выросли деревья, которые нам не нужны, — они не относятся ни к каким коллекциям. И, бывает, их очень трудно убрать, нужно получать разрешение: ведь у сада охранный статус. Конечно, в городе все должно быть под контролем, но в саду, где выращиваются коллекции в научных и учебных целях, мы должны сами решать, что оставить, а что вырубить. Например, тополь... Зачем нам этот тополь иметь, если он по всему городу растет? А он перекрывает свет для растений в саду», — говорит Александр Халлинг.

К тому же вырубка необходима для больных и заваленных деревьев, угрожающих окружающим. «У пруда была огромная ива, многие ее жалели. Около десяти лет назад ее повалил ветер, а мы только в прошлом году, наконец, убрали от нее пень и остатки дерева из воды. Ива была поражена грибком — внутри она полностью сгнила, что-то живое оставалось только по краю. Гигантское было дерево, столетнее — но в таком состоянии его уже нельзя оставлять», — рассказывает директор сада.

Щепа от вырубленных деревьев используется для покрытия грунта — это полезно для растений. В первую очередь облагораживают территорию слева от старинной оранжереи: сейчас здесь размещается единственная в саду коллекция на открытом грунте — хвойных растений. «В 2019 году очень много вырубили ненужных деревьев, измельчили пни и получили щепу, которой покрыли грунт. Так сейчас делают в современных садах — засыпают щепой или дробленой корой. Технология отработана во всем мире. Под слой щепы кладут нетканые материалы, так называемый геотекстиль. Благодаря этому будет очень мало сорняков и, кроме того, вода будет меньше испаряться. Весь участок хвойных растений мы уже засыпали», — объясняет директор Ботанического сада.

Он напоминает, что ботанический сад при университете — это в первую очередь коллекции, необходимые для образовательного процесса, а не грядки с цветами «для красоты». Но для полноценного размещения коллекций необходимо реорганизовать имеющееся сейчас пространство. «Растения же растут, их надо постоянно резать. В нашей стране люди не любят, когда растения срезают, — все жалеют их, говорят, нехорошо — оно же живое. Но у любого садовника самый главный инструмент — это пила и топор. Если здесь не стричь — сразу все зарастет», — говорит Александр Халлинг.

Сейчас площадь сада составляет 2,6 гектара. Примерно половину площади занимают оранжереи, половину — открытый грунт. Оранжереи насчитывают 3300 видов растений, в открытом грунте растут около 1300. Сад располагает несколькими коллекциями, в том числе хвойных растений, водно-болотных, кактусов и суккулентов, а также тропическими и субтропическими растениями со всего мира. Однако ему недостает самого важного — систематической коллекции, основы учебного процесса, и коллекции растений местной флоры. Так получилось, что в саду растут кипарисы и бананы, папайя, кофе и тутовник, эвкалипт и агава, маньчжурский орех и амурский бархат, но недостаточно полно представлена флора Петербурга и Ленобласти.

Самая большая ценность сада — белая акация, высаженная в 1940-х годах Дмитрием Залесским. Сегодня в Ботаническом саду растут три таких дерева. «На Северо-Западе России, именно в этом месте, на этом участке внутри города, — особый теплый микроклимат и хороший дренированный участок. В нашем саду могут расти многие южные растения, которые за пределами города, тем более в Ленинградской области, никогда не вырастут. Это одно из самых теплых мест, защищенное от влаги и ветра, поэтому в Петербурге только здесь растут гигантские, больше 15–17 метров в высоту, белые акации. Я считаю, что белая акация должна быть символом нашего сада», — говорит Александр Халлинг.

По словам Александра Халлинга, для развития сада необходимы заинтересованные сотрудники и достаточное финансирование. При этом директор подчеркивает: чтобы сад жил, необходимо, чтобы он был доступен для всех и стал притягательным для людей пространством.

«Любой сад — это публичное место. Он должен быть открыт для всех. Так устроены сады во всем мире. Я много раз был в английских садах, в австралийских садах и в других странах. В Кембридже, Оксфорде, Эдинбурге, садах Кью, Мельбурне, Сиднее — все уже есть, все написано, отработано столетиями. И последний эскизный проект реконструкции Ботанического сада СПбГУ сделан с учетом всех мировых достижений в этой области — и с точки зрения научно-образовательных целей, и с точки зрения открытости для людей, логистики, дизайна. Конечно, могут быть небольшие участки, которые на время закрываются, — например, питомники, где выращивают молодые растения. Но все остальное должно быть удобным для просмотра. Сад должен быть открыт», — говорит директор Ботанического сада.