«Главное правило — не ходи по траве»: волонтеры СПбГУ рассказали о своей работе в зоне специальной военной операции

Об участии студентов в гуманитарных миссиях и сборах, а также важных текущих событиях вы можете узнать из телеграм‑канала СПбГУ.

Прасковья Хрусталева

Я ездила в Мариуполь дважды, в конце сентября 2022 года и на Новый (2023) год. Конечно, ехать было страшно, учитывая, что российские войска тогда отступали от Харькова. Поначалу девушек не брали, насколько мне известно, мы были первой женской волонтерской группой, не считая медицинских работников и психологов. Позднее это изменилось, потому что девушки туда едут крепкие. Но нас как волонтеров готовили к поездке.

В Ростове мы проходили психологическую подготовку, курсы тактической медицины и работы в чрезвычайных ситуациях. Нам рассказывали, что и как может случиться, поэтому к нашей поездке мы были полностью подготовлены. Есть много правил безопасности для волонтеров, главное из них — не ходи по траве. Делать это строго запрещено, потому что Мариуполь был сильно заминирован после боевых действий. Также нельзя заходить в разрушенные здания, там можно попасть под обвал или зацепить растяжку. Общаться с местными жителями всегда нужно миролюбиво, спокойно, даже если на тебя косо смотрят или говорят что‑то неприятное, — ты волонтер и приехал помогать людям. Также нельзя уходить, не предупредив старшего волонтера. Передвигаться можно только вдвоем, всегда требуется оставаться на связи. В сентябре 2022 года российские сим‑карты еще не работали, нам выдавали карты местного оператора. Кстати, я работала в Мариуполе как раз во время референдума, и мне на телефон тоже приходило сообщение с приглашением принять в нем участие. Получилось, что я приехала в ДНР, а оказалась в Российской Федерации.

Даже если ты едешь в относительно безопасную точку, обязательно нужно оформлять все документы, чтобы о твоих перемещениях знали российские военные. На всей территории ДНР, включая Мариуполь, действуют диверсионные группы, а у ВСУ есть целое подразделение, которое занимается целенаправленным уничтожением волонтеров. К сожалению, были случаи, когда из‑за их действий погибали ребята.

Моей работой было проведение мероприятий и внеурочных занятий с детьми по декоративно‑прикладному искусству, лепке, рисованию и оригами. Это было мне знакомо: я окончила художественную школу, мои куклы выставлены в Эрмитаже. Но самым трудным для меня оказалось то, что работать нужно было с детьми разных возрастов, за одним столом у нас могли сидеть ребята от трех до шестнадцати лет, и каждому нужно было уделить внимание.

Я приехала в Мариуполь буквально через несколько месяцев после того, как в городе закончились боевые действия. Но обычно люди там об этом не разговаривали, разве что пенсионеры часто подходили и спрашивали, когда уже что‑то отреставрируют. Только мы не знали, что на это ответить, потому что волонтеры, которые работают с детьми, об этом вообще не имеют представления. Нас принимали очень тепло, во время моей поездки в городе было тихо и спокойно. От этого ты расслабляешься, поскольку и сама атмосфера к этому располагает — юг, море, солнце. Но так чувствовать себя очень опасно: мало ли что может произойти. В самом начале моего пребывания там было несколько опасных моментов, но по понятным причинам я о них не рассказываю.

Там, где мы жили, были выбиты многие окна, в округе всюду остались следы от снарядов, все засыпано стеклом. Мы ожидали сложных бытовых условий и были к ним готовы, думали, что воды не будет или в лучшем случае только холодная, но нам даже бойлер поставили.

В сентябре 2022 года почти весь Мариуполь находился в руинах. Надо сказать, что тяжелее всего приходилось мариупольцам, жившим в частном секторе, поскольку на восстановление этой части города денег еще не выделяли. Правила дорожного движения все еще никто не соблюдал, хотя светофоры снова начали работать. Во время боевых действий из‑за продолжающихся обстрелов хоронить людей было негде и некогда, и во дворах домов образовались целые кладбища. Их было очень и очень много. Сейчас их практически все убрали.

Зимой, на Новый год, я возила предметы первой необходимости, питание, детские вещи и игрушки. Это тоже была частная инициатива. Мы с напарницей ездили самостоятельно, не обращаясь ни в какие организации, поскольку держали связь с мариупольскими волонтерами. Она знала, что я хорошо справляюсь со своими обязанностями, поэтому взяла меня с собой. Гуманитарную помощь собрали в Петербурге и Великом Новгороде и в двух «газелях» отвезли в тот центр, в котором мы работали осенью. В ту поездку вообще была тишь да гладь. Мы приехали, отгрузили вещи на склад, а потом началась подготовка к Новому году. Вместе с сотрудниками центра мы целый день готовили огромные тарелки салатов, а столько мясных блюд на столе я вообще никогда раньше не видела. Надо сказать, что с продуктами в Мариуполе уже все хорошо, некоторые из них даже дешевле, чем у нас. Сейчас город активно восстанавливается, и между тем, что я видела в сентябре и зимой, была большая разница. Все меняется в лучшую сторону. И если нам будет разрешено, надо снова туда ехать.

Как я решилась стать волонтером? Я подумала, раз позволяют психика, здоровье и жизненные принципы, то почему бы не помочь людям? Многие мои друзья являются военнослужащими или занимаются гуманитарной работой, поэтому у меня тоже была потребность принять в этом участие. Если говорить о том, как на меня повлияли волонтерские поездки в зону боевых действий, то я поняла, что ничто не вечно и может рухнуть в один момент. К этому всегда нужно быть готовым. Но все‑таки очень приятно видеть, как жизнь людей улучшается от твоей помощи, поддержки друзей и различных организаций. Ты видишь, что твоя работа приносит пользу, что она необходима людям. Со многими донецкими ребятами у нас сохраняются теплые отношения: мы держим связь, общаемся, иногда отправляем друг другу подарки. Люди в Мариуполе очень хорошие. Из первой поездки обратно к границе нас вез военнослужащий ДНР, который в гражданской жизни держит маленький кондитерский магазин. По пути из Мариуполя он зашел проверить склад и вернулся с двумя огромными коробками конфет для меня с напарницей. А еще у меня дома живет мариупольский котенок, которого мне отдала местная жительница, когда я хотела завести кота.

Мне известно, что Университет оказывает гуманитарную помощь ДНР и ЛНР, а декан и сотрудники Института истории СПбГУ собрали коллекцию книг для Мариупольского университета. Но если студенты занимаются гуманитарной помощью, обычно это бывает их частная инициатива. В сотрудничестве с разными общественными организациями они участвуют в различных сборах и перечисляют средства. Многие заинтересовались волонтерскими поездками и теперь тоже хотят отправиться в Мариуполь. На данный момент добровольцев по большей части не привлекают к разбору завалов, этим занимаются квалифицированные рабочие. Зато очень востребованы люди, которые будут работать с гуманитарной помощью: организовывать сбор, доставлять и раздавать груз. Всегда нужны медики и психологи, но это, конечно же, должны быть люди с профильным образованием. Сейчас студенты‑историки СПбГУ проявляют инициативу по оказанию гуманитарной помощи новым регионам, мы планируем начать сотрудничество с Волонтерским центром Университета.

Егор Митин

Первый раз я поехал в зону специальной военной операции в мае этого года. В Музее артиллерии, где я работаю параллельно с учебой, возникла задача пополнить трофейный фонд, меня попросили этому посодействовать. Я написал другу‑артиллеристу, который участвовал в штурме Мариуполя, и он посоветовал обратиться к волонтерам. И я поехал вместе с ними, а спустя пару дней старший волонтер спросил, не хотел бы я сам заниматься этой деятельностью. Я без раздумий ответил: «Да, хочу. Что нужно? Научите». С начала СВО я помогал материально, но не имел каналов и выходов для того, чтобы самому туда поехать.

Сначала я смог собрать всего десять тысяч рублей, на которые закупил большую коробку обезболивающего для Горловского госпиталя. Принимать груз приехала девушка — ей тридцать с небольшим лет, а она майор, ее подразделение, медсанбат, держит 200 километров фронта. Буквально на хрупких женских плечах держатся жизни наших раненых. Надо было видеть ту радость, с которой она вцепилась в посылку, которую мы привезли. Это невозможно описать, это надо видеть вживую. Мы решили остановиться в госпитале, собрать команду волонтеров, а на следующий день выдвигаться в Донецк. Там я пообщался с ранеными и понял, что им нужно помогать. Это мы сейчас можем сидеть в Петербурге, у нас все будет хорошо, а у них совершенно другие бытовые условия. И когда они тебе рассказывают о том, как получили ранение, как их эвакуировали и они чудом остались живы, тебе все становится ясно.

После этого я отправился на позиции к артиллеристам в пригород Донецка, чтобы отвезти форму и детские письма. Вот это я на всю жизнь запомню. Меня встретили сорока- и пятидесятилетние мужики — слесари, шахтеры, столяры, некоторые из них воюют еще с 2014 года. Все отношение, которые они до этого имели к войне, — служба в армии, причем украинской, а у большинства еще советской. И когда такой суровый человек с боевым шрамом на лице читает детское письмо из России, он отворачивается — видно, что хочет заплакать. Многие потом вешают эти послания на стену в расположении своей части, они никуда не пропадают.

В августе я поехал второй раз, это была уже более насыщенная поездка. Я был в Северодонецке и Рубежном, потом снова ездил на позицию, где пришлось заночевать. Это было очень страшно, особенно когда в четыре утра мы все вскочили спросонья, получив приказ к бою. Есть такое выражение: «Артиллерия — бог войны». Когда работает вся батарея, ты понимаешь, что этот бог сейчас прямо здесь. Земля дрожит, из ствола вылетают всполохи огня, и ты слышишь, как снаряд преодолевает звуковой барьер. Особенно это чувствуется с утра, когда воздух еще чуть разреженный: сначала происходит сам выход, а потом ты слышишь этот хлопок. На фоне начинает звучать свист: это стреляют уже в обратную сторону, по нашим ребятам. У тебя подскакивает адреналин, из‑за чего максимально заостряются внимание и все чувства. Здесь, дома, я никогда ничего подобного не испытывал. Потом меня увели от орудия в более безопасное место, потому что, как мне сказали, там была пристрелянная позиция. Что важно, в тот раз наши бойцы подписали снаряд: «За Федю Соломонова».

Друзья о Федоре Соломонове: «Он был незаурядной личностью во всех смыслах»

Сейчас я работаю как волонтер в первую очередь с военнослужащими — с госпиталем в Горловке и с 5‑й отдельной мотострелковой донецкой бригадой имени первого главы ДНР А. В. Захарченко, она же называется «Оплот». Александр Владимирович основал ее еще в 2014 году, сейчас она незаслуженно забыта, а ведь ребята были одними из первых, кто ворвался в Мариуполь и брал его от корки до корки.

Я завел специальную волонтерскую карту, на которую мне перечисляют средства. Также многие мне передают вещи, и, поскольку у меня нет складских помещений, я переправляю их в Москву, где мы все сортируем, собираем и выезжаем гуманитарной колонной из шести‑семи машин. Кроме водителя, в каждой обязательно есть сопровождающий волонтер, который несет ответственность за груз и фиксирует передачу. Мы едем до границы, а дальше разделяемся на разные направления: в Донецк, Луганск и Рубежное. Приехав, выгружаем на склад то, что не можем доставить сразу, а остальные вещи начинаем развозить по позициям. Также с нами ездит военный корреспондент из Федеральной службы новостей Дмитрий Шепаков, он тоже помогает нам готовить различный материал.

Я привязан к работе, поэтому выезжаю раз в два месяца, когда беру для этого отпуск, иногда за свой счет. Многие считают, что мне якобы за это платят и я зарабатываю на своих поездках бешеные деньги, но на самом деле я делаю это не просто в ноль, а в минус для себя. Волонтерская деятельность — это полноценная работа, которая сильно выматывает и эмоционально, и физически. Казалось бы, ты находишься в зоне специальной военной операции всего две недели, но из‑за постоянного состояния стресса организм выдыхается. Порой я возвращался домой, и мне было так тяжело, что пару дней я просто лежал и приходил в себя.

Трудно описать, что лично мне дала волонтерская работа. Наверное, ты начинаешь видеть суровую реальность. Здесь, в Петербурге, ты можешь жить, как в розовых очках, но когда приезжаешь туда, то видишь абсолютно другой мир. В Донецке буквально застыли нулевые. Например, чтобы пополнить баланс на телефоне, нужно купить специальную карту, стереть на ней защитный слой и отправить код по короткому номеру. У нас такие вышли из обращения много лет назад. А чтобы активировать сим‑карту, нужно сначала простоять огромнейшую очередь, потом позвонить оператору и примерно полчаса ждать, пока он все сделает.

С бытовыми условиями там тоже тяжело. В Донецке периодически могут отрубить свет и воду, а подается она в течение дня на короткий промежуток времени. У всех с этим большие проблемы, поэтому в квартирах, где нет бойлеров, стоят пятилитровые канистры. Воду в ДНР продают на развес из огромных цистерн в продуктовых магазинах. Еще одна типичная для Донецка ситуация — это когда ты идешь по улице и видишь свисающую, разбитую вывеску магазина, а внутри в помещении все выгорело. Ниже наклеен листок формата А4, на котором написано: «Уважаемые покупатели, магазин переехал по другому адресу в связи с тем, что данный был разбомблен».

У меня был дикий шок, когда я увидел, насколько война слилась с обычной жизнью. Например, когда я приезжал на позиции к артиллеристам, они заказывали туда через доставку суши, пиццу и картошку фри. В том же Горловском госпитале видел, как раненые, которых недавно привезли, уже немного пришли в себя, сбились в кружок и обсуждают: «Ну что, мужики, сейчас берем снарягу, заказываем такси и едем в Бахмут». А город на тот момент еще штурмовался «Вагнером».

Вот это понимание, что где‑то есть другая жизнь и нужно помочь сделать ее другой, это чувство сопричастности к историческому моменту и мотивируют меня работать волонтером. По крайней мере, когда все закончится, мне не будет стыдно, я смогу сказать, что смог что‑то сделать. Да, может быть, немного, но внес свой вклад. Там другой мир, другое мышление. Донецкие — это люди, которыми сильно проникаешься. Это работяги, очень открытые и простые. Если ты придешь к ним без капризов, они будут разговаривать с тобой душевно.

В своей следующей поездке я планирую также попробовать себя в качестве военного корреспондента. Сначала развезу гуманитарный груз, а потом после мы с Дмитрием едем в Бахмут, Соледар, Клещеевку, Работино и, возможно, в Макеевку в ЛНР. Если повезет (хотя кто‑то так бы не сказал), зайдем в Марьинку, пригород Донецка. В первую очередь мы планируем снимать работу военных медиков и показать всю цепочку от получения ранения на первой линии, эвакуации и размещения в СЭП до вывоза в госпиталь. Это важно объяснить людям, потому что мы часто слышим о медиках, но мало знаем о том, в каких условиях они работают. Немногие знают, что ВСУ выделяет три первичные цели: волонтеры, репортеры и медики. Например, для меня это было в новинку. Когда Дмитрий готовил материал о работе военных врачей и снимал на СЭП, я ненадолго отошел от него в сторону, в это время примерно в километре от нас начался стрелковый бой. Когда я вернулся, он строго спросил, где я был: буквально только что совсем недалеко от нас была ликвидирована диверсионно‑разведывательная группа, он за меня испугался.

СЭП — санитарно‑эвакуационный пункт. Первая точка, куда привозят раненых, чтобы стабилизировать, а затем переправить в медсанчасть или госпиталь.

Одно дело, когда ты видишь обстрел Донецка в новостях по телевизору или в телеграм‑канале, и совсем другое, когда оказываешься там, видишь и слышишь все сам. При этом я до сих пор не понимаю одного: там нет военных объектов, разве что госпитали, так почему туда прилетают снаряды? Совсем непонятно, зачем это делается. Крытый рынок в центре Донецка регулярно обстреливают, Петровский район снесен почти подчистую, а там все еще живут люди. Полнейший кошмар творится в Ясиноватой, часто прилетает в Горловку. Когда я был там последний раз, ночью где‑то рядом был прилет. Это было близко, очень громко, от ударной волны дверь в помещении, где я спал, открылась. Страшно, когда ты первый раз такое слышишь. Потом это начинает рутинизироваться. Но еще страшнее, когда ты понимаешь, что для людей это все — обыденность, норма, они никак на это не реагируют.