А. И. Русанов. Воспоминания 1949–1954

Высокие требования — всегда благо, и я с признательностью вспоминаю учителей 249-й школы, которую окончил в 1949 году. Вспоминаю беспощадность учителя математики С. Д. Фомкина, снижавшего оценку за малейшую неточность. При этом он приговаривал: «Большому кораблю — большое плавание. Вам, Русанов, такие ошибки делать нельзя». Вспоминаю учителя истории и директора школы С. С. Шафоростова. За как угодно хорошо выученный урок он ставил лишь четверку, если ученик не выходил за рамки учебника. Такое требование казалось нам непомерным, но это был первый учитель, заставивший задуматься о разнице между зубрежкой (пусть и с пониманием) и творческим подходом. Любимым предметом была физика, и там я имел неограниченный кредит. Учитель физики В. П. Серде вызывал меня к доске 1-2 раза в год, только в случаях, когда задача оказывалась непосильной для всех других. О химии могу сказать, что относился к ней скорее нейтрально. Высоко ценю А. С. Ванченко как мою первую учительницу химии, но, в пределах школьной программы, химия была чисто описательной и не увлекала логической игрой ума.

В результате я оказался на физическом факультете ЛГУ. Директор школы уговаривал поступать в только что организованный тогда МИМО (сейчас МГИМО), но я твердо решил стать ученым, а не чиновником. Окончание школы сопровождалось первым крупным ударом судьбы: будучи все десять лет круглым отличником, я остался без золотой медали. В гороно снизили оценку до четырех за работу по алгебре. И учитель математики, и директор лично ее проверяли и не нашли ни единой ошибки, ездили в гороно, но так и не добились быстрого результата. Надо было ждать выяснения, но надо было и подавать документы в Университет, а потому я согласился на серебряную медаль, тем более, что в то время она давала те же права, что и золотая. Но все же было обидно. Замечу, что в будущем судьба наносила удары каждый раз, когда я строил честолюбивые планы (к примеру, стать доктором наук до 30 лет и пройти сразу в академики, минуя членкорство).

1950-е годы были в первой половине студенческими, а во второй — периодом приобщения к науке. На первых двух курсах физического факультета нагрузка была такая, какая и не снилась нынешним студентам: с утра 6, а чаще 8 часов лекций подряд, вечером — лаборатория и уж совсем поздно — выполнение домашних заданий. И так каждый день. Помогал тренировочный режим (зарядка, обтирание, утренняя скоростная прогулка от Лермонтовского проспекта, где я жил, до Университетской набережной) и, конечно, замечательные университетские четыре часа в неделю физподготовки. Помогали и сами лекции, ибо были интересными и читались великолепными мастерами, от которых еще веяло подлинной (дореволюционной) интеллигентностью (физику читал К. К. Баумгарт, химию — В. В. Ипатьев, сын великого химика). Ответственным моментом была первая экзаменационная сессия, и, когда я сдал ее на пятерки, то почувствовал, что и в Университете могу держаться на уровне. Но по сравнению со школой, ситуация изменилась: здесь многие были первыми учениками своих школ. На втором курсе в моей группе было 25 студентов, включая 18 отличников, из которых можно было выделить пять-семь особо одаренных, таких как Ф. М. Куни или Е. Н. Аврорин (ныне академик) Льщу себя надеждой, что я замыкал эту «могучую кучку», но уж первым меня назвать было совсем нельзя.

Группа, в которой я учился, была создана для занятий ядерной физикой, но летом 1951 года такие группы расчленили, направив студентов для продолжения учебы в разные концы. Вместе с некоторыми другими я оказался в Московском механическом институте (ныне МИФИ), где, как выяснилось, нас хотели «понизить» до будущих инженеров (как известно, инженеры идут вслед за учеными и лишь находят технические применения их открытиям). Уныние овладело нами, мы даже попытались протестовать и обратились в ЦК ВЛКСМ, где сразу получили по выговору. Когда же дело дошло до такого убогого предмета как «детали машин», я понял: надо бежать. Как раз в это время друзья сообщили, что остатки группы ядерщиков в ЛГУ переведены на химический факультет и обучаются радиохимии, а декан факультета В. М. Вдовенко (будущий членкор и директор Радиевого института АН СССР) готов меня туда зачислить. И я решился, став, таким образом, химиком (точнее, физико-химиком) на всю оставшуюся жизнь. В конечном итоге получилось неплохо. Ведь химический факультет не дает такого базового образования, как физический, и, если бы универсанты-химики проводили бы первые два года обучения на физическом факультете, уровень нашей химии значительно бы повысился.

Первое впечатление от химического факультета было: «Боже, как легко здесь учиться!» Поступив на третий курс 15 ноября, успел до зимней сессии выполнить все нормативы (включая лабораторию качественного анализа), а саму сессию сдал (по чужим лекциям) на пятерки...

Мое студенческое приобщение к химии облегчали прекрасные лекторы: С. А. Щукарев, Ю. В. Морачевский, Б. Н. Долгов, Б. П. Никольский (будущий академик) и А. В. Сторонкин (последний читал статистическую термодинамику и химическую кинетику). В дополнение по собственной инициативе слушал на физическом факультете лекции академика В. И. Смирнова по математике и М. Г. Веселова по квантовой механике. Только в нашей группе переведенных на химфак физиков занятия по математике вела О. А. Ладыженская (ныне академик), известная своей строгостью. Как-то на занятии ее решили прощупать репликой: «Да Вы на экзамене всем нам тройки поставите!», на что Ольга Александровна сухо ответила: «Почему всем? Тройку еще надо заслужить». В панике студенты (без меня) кинулись в деканат с просьбой отменить ее экзамен. Об этом я сожалел. Ведь еще Лауе сказал, что только математика дает сладость познания абсолютной истины.

Теперь расскажу, как во мне проснулся ученый. Я был приписан к кафедре радиохимии, где А. Н. Мурин поручил мне, в качестве курсовой работы, перевести с английского нужную научную статью. В процессе перевода я вдруг почувствовал, что имею свое мнение по обсуждаемому в статье вопросу и могу дополнить авторов. Свершилось! Накопление знаний перешло в новое качество. Свои соображения решил включить в текст перевода и посмотреть, как на это прореагирует шеф. Но здесь ждало полнейшее разочарование. Андрей Николаевич едва взглянул на текст и одобрительно заметил: «Ну что ж, вполне грамотный перевод». Таким образом, чудесное превращение школяра в исследователя прошло незаметно для окружающих. Но для меня оно было новым ощущением, я почувствовал тягу к научной работе, и моей новой мечтой стало получить хорошую тему. При этом довлело желание самостоятельности. По отношению к возможному научному руководителю моим лозунгом было: «Дай тему и не мешай работать».

Мечта осуществилась не сразу. Для выполнения дипломной работы меня направили в Радиевый институт (тогда РИАН), в лабораторию А. Н. Мурина, а там был такой порядок: приходишь с утра, и тебе как лаборанту дают дневное задание. Проработав в таком скучном режиме две недели, предстал «пред святые очи» и попросил дать мне тему дипломной работы. Такой наглости Андрей Николаевич, видимо, еще не встречал, но быстро поборол замешательство и обещал подумать. Однако заведующий кафедрой радиохимии в Университете и одновременно заместитель директора РИАН И. Е. Старик в это время предпринял реорганизацию института с целью усиления масс-спектрометрического направления, и, вместе с тремя другими студентами, я оказался в лаборатории Г. Р. Рика. Новый руководитель был суров, но предельно четок. Едва мы переступили порог лаборатории, он, усадив нас, сказал: «Вот вам четыре темы. Первая — наиболее сложная...» Конечно, я взял ее. Она называлась «Фотографическое действие медленных ионов». После беседы Георгий Рудольфович попросил меня задержаться и грозно предупредил: «Я говорил о Вас с Андреем Николаевичем, так знайте, что со мной такие штучки не пройдут!» В смущении я заверил его, что я хороший.

Знаю ученого-математика, который лучшую свою работу выполнил, будучи студентом третьего курса. Безусловно, я не могу сказать, что не превзошел своей дипломной работы, но все-таки в ней решена принципиальная научная проблема. Проверяя закон взаимозаменимости (эквивалентности интенсивности и продолжительности излучения) при действии пучка ионов калия и аргона на фотопластинку, я пришел к выводу, что зерна фотоэмульсии регистрируют не прямое действие ионов, а вторичное излучение, образующееся при торможении ионов в желатине...

Прошли пять с половиной лет обучения, и настало время распределяться. Еще раньше первое предложение (остаться в РИАН) поступило от И. Е. Старика. Не скажу, что мое «я подумую» оскорбило его, но самолюбие было задето, и больше к этой теме он не возвращался. Меня вызвал проректор ЛГУ Н. И. Колбин и предложил на выбор три места: к В. М. Вдовенко в РИАН, к нему же в Университет и в Университет к А. В. Сторонкину. Последнее предложение показалось мне приемлемым...

С 1 февраля 1955 года я стал сотрудником Университета.

О наших радиофизиках, т. е. о себе

Воспоминания ДВОРян

На кафедре радиофизики в годы нашей учебы сформировался дружный коллектив молодых преподавателей и студентов, многие из которых только что демобилизовались из армии, и дух фронтового братства увлекал и нас, молодых, желторотых абитуриентов, только что покинувших школьные скамьи и не нюхавших пороха...

Самым маститым был у нас профессор Мясников, читавший лекции о распространении радиоволн, демократичный и доброжелательный, разрешавший пользоваться любыми учебниками во время экзаменов.

Тогда же вел семинары и Г. И. Макаров — строгий и придирчивый, но справедливый, с которым можно было и поспорить без ущерба для оценки.

Ближе всего по духу нам были Петр Николаевич Занадворов, Федор Иванович Скрипов, Петя Бородин, Яневич и многие другие, работавшие тогда на кафедре и преподававшие нам азы бурно развивающейся радиотехники.

Те исследования, о которых мы узнавали на занятиях и которые сами пытались проводить вместе со своими преподавателями, из мелких ручейков превратились в бурные, полноводные реки — телевидение, радиолокация, радионавигация, радиоастрономия, ядерный магнитный резонанс, ферромагнитный резонанс, сверхпроводимость — да всего и не перечесть. Обо всем этом мы узнали от своих друзей — преподавателей.

То, за что только сейчас раздают Нобелевские премии, начиналось в те годы... Нам, конечно, крупно повезло. Все те знания и навыки, которые мы получили от наших преподавателей, помогали нам ориентироваться в сложных проблемах все более углубляющихся научных направлений и по мере сил и возможностей внести свой скромный вклад в одну из самых интересных наук на свете — физику и ее раздел — радиофизику!

В начале 3-я группа была такая же, как все другие группы, но, начиная с третьего курса, количество наших одногруппников стало бурно увеличиваться. В те годы к нам перевели из Саратовского, Воронежского Свердловского и других университетов страны «отборных» студентов-физиков (и по знаниям, и по анкетам). И в 1954 году заканчивали Университет уже свыше сотни радиофизиков. Основная группа и дополнительные образовали быстро сдружившийся коллектив. Связи со многими сохранились до сих пор, и эпизодические встречи доставляют радость всем участникам этих сборов «Двора» (ДВОР — Добровольное Всесоюзное Общество Радиофизиков образца 1954 года). Члены этого общества любят повеселиться, пошутить, посмеяться и, особенно, попеть. Вспоминая все наши студенческие песни и вообще любимые песни нашей молодости, мы как-то незаметно «пропели» 8 часов подряд! (отвлекаясь, иногда, на еду и питье), чем очень удивили моих внуков. У нас есть что-то вроде гимна, и здесь мы решили его привести с расшифровкой имен. Встречаясь, мы забываем, что нам за 70... Жаль только, что нас остается все меньше и меньше...

В память о них пусть останется этот скромный сборник, где приводятся очень краткие сведения обо всех, кого нам удалось найти, и некоторые воспоминания о тех прекрасных днях и годах, которые нам посчастливилось провести в стенах нашего любимого Ленинградского государственного университета, с прекрасными преподавателями и необыкновенно умными, веселыми и верными друзьями.

Хочется также с благодарностью вспомнить наш деканат, наших деканов (Р. Я. Берлагу, Н. П. Пенкина) и нашу милую Милицу Петровну — маму нашего курса, которая опекала нас и помогала в трудные минуты непростой, но счастливой студенческой жизни.

Гимн ДВОРян

Во ДВОРе хлебосольного дома

Снова встретим хороших друзей.

Мы почти что полвека знакомы —

Сердцу станет теплей и светлей.

 

Жанна встретит нас доброй улыбкой,

А Олег соловьем запоет.

Не пришел — совершаешь ошибку!

Шура позже, но все же придет.

 

Колокольчиком звонко смеется

Наш Володя, — а был молчуном,

Люся светло нам всем улыбнется,

Галя шлет нам приветы письмом.

 

Кира пичкает нас витаминами,

Лиля тазик с салатом несет,

Стих душевный сварганит нам Нина,

Ну а песни нам Аза споет.

 

Вова Яковлев нам порасскажет,

Как другие народы живут,

А Адольф снова шашкой помашет,

Охраняя приДВОРный редут.

 

Света светом радушным нас греет,

Мая просто душевно молчит,

Ну а прочие просто сомлеют,

Когда тост в честь гостей прозвучит.

 

И по зову души, не по службе,

Снова мы на поДВОРье идем,

И на верность студенческой дружбе

Мы успешно экзамен сдаем.

ДВОРяне: Жанна Львовская, Олег Соловьев, Шура Здравомыслова, Володя Колокольцов, Люся Давыдова, Галя Пазухина, Кира Беликова, Лиля Кондратьева, Нина Лобанова, Аза Киселева, Вова Яковлев, Адольф Барихин, Света Баскакова, Мая Закулевская, Лариса Егорова.

Вспоминая Наталью Ивановну Берденникову

Воспоминания Светланы Абаренковой

На первый взгляд хрупкая, изящная девочка — первокурсница физфака — она оказалась несгибаемым целеустремленным человеком с громадными организационными способностями, сумевшим объединить вокруг себя таких разных люде; человеком сложной, яркой, наполненной активной деятельностью и трагической судьбы...

Девочка выросла без матери, рано потеряла отца и, воспитанная своей тетей (детский врач Ю. А. Федорушкова), вынесла на себе груз сложного блокадного бытия и осталась веселой, жизнерадостной и доброжелательной, готовой прийти на помощь в любую минуту всякому, кто в ней нуждался.

Отлично окончив школу и поступив на физфак, она заражала нас своей энергией, своими идеями и своим оптимизмом. Чем только она не занималась! Серьезно относясь к занятиям и неся на себе весь груз домашних забот (старшая сестра болела туберкулезом и была освобождена от домашних дел), Наташа успевала заниматься спортивной гимнастикой, лыжами, академической греблей (восьмерки, четверки), достигая везде солидных результатов — разряды, победы в соревнованиях и т.д. Круг ее интересов не ограничивался спортом. Она любила музыку, пела, многое читала — была всесторонне образованным человеком. Чем она никогда не страдала — так это «вещизмом». Все пять лет в Университете она проходила в одном шерстяном платье и в одном пальто. И это не мешало ей быть в центре внимания всего курса, да и не только нашего курса. Самые видные мальчики — старшекурсники, обращали на нее внимание, и замуж она вышла за Юрия Ивановича Лимбаха, учившегося на курс старше и ставшего для нее другом, коллегой по работе и первым помощником на протяжении всей ее яркой, наполненной энергией жизни, трагически оборвавшейся при гибели самолета над Мозырем (Украина, Чернобыль). Она летела с группой геофизиков (пять человек) на конференцию в Киев, везла с собой рукопись книги, которую потом друзья и муж выпустили посмертно, после ее гибели. Папка с рукописью этой книги долетела до земли и была найдена среди обломков самолета.

В памяти нашей она осталась навсегда молодой, улыбающейся, жизнерадостной и энергичной. Увлекаясь волейболом, туризмом, она много путешествовала по стране (Урал, Северо-Запад, Байкал). Пешком, на байдарках, на лодках она колесила по дорогам и рекам страны, и родившихся детей (Леночку и Ванечку) рано приучила стоически переносить походные трудности и любить природу.

Геофизик по образованию, она участвовала во многих научных экспедициях. На базе собранного ею материала была написана и успешно защищена кандидатская диссертация (1963 год). Работая с такими выдающимися учеными Университета как Борис Михайлович Яновский, Георгий Иванович Петрашень, Федор Маркович Гольцман и др., она внесла заметный вклад в науку сейсмологию.

Начиная с самых первых студенческих лет Наташа принимала участие в экспедициях, связанных с работами по сейсмологии (экспериментальная проверка результатов работ профессора Г. И. Петрашеня по проблемам сейсморазведки). Там она и встретилась со своим будущим мужем, тоже геофизиком, участником войны Ю. И. Лимбахом. Вместе они прожили дружную яркую жизнь: экспедиции (Краснодарский край, Баку, Цимлянское море), походы пешие и на байдарках (Карелия, Урал, Байкал), с прекрасными друзьями, а затем и с детьми.

Работая на кафедре геофизики и ведя учебную программу в ЛГУ, она успела дважды побывать в Африке: преподавала физику в Мали (1965-1966 гг.), была в Алжире (1968 год), собиралась поехать еще и в Руанду — не успела...

Судьба свела меня с Берденниковой с первых дней пребывания в Ленинграде, и наша дружба (три девы — Маринка Добровольская, Наташа Берденникова и я) — самое счастливое событие в моей жизни. Первоначально мы были в одной группе — группе радиофизиков, и только на третьем курсе нас развели по специальностям, и Маринка с Наташей ушли на геофизику. Первое испытание для нашей дружбы, но мы его выдержали. Выйдя замуж за физиков и родив по два ребенка, мы увеличили компанию, но традиции сохранили — всегда вместе и в радости, и в горе. Вместе воспитывали детей, вместе снимали одну дачу на всех (в Лисьем Носу), а затем, когда построили или получили в наследство свои дачи, часто бывали друг у друга — и у Наташи в Осельках, и у И. В. Абаренкова в Комарово, и у М. А. Добровольской в Горьковской. Веселое было время!

Первые годы после окончания Университета Наташе с мужем пришлось скитаться по квартирам, снимая комнаты в разных концах города, и только в 1961 году профком выделил им двухкомнатную квартиру на Ланском шоссе, рядом с М. Добровольской. Было же время, когда нуждающимся в жилье аспирантам бесплатно давали двухкомнатные квартиры! Профоргом физфака в том году был физик-теоретик, специалист по квантовой механике И. В. Абаренков — была у него и такая работа!

Несмотря на все сложности — проблемы с жильем, дети — Наташа успешно окончила аспирантуру (руководитель Г. И. Петрашень) и защитила кандидатскую диссертацию одной из первых в нашей компании (1963 год). И если бы не трагедия с гибелью самолета, оборвавшая ее жизнь в пятьдесят лет, она еще многое бы успела сделать... Посмертно ей была присуждена Государственная премия (в 1987 году).

Участие в строительстве колхозной электростанции, работа в годы блокады отмечены грамотами и орденами.

А как она пела... Собираясь всей компанией, мы почти всегда заканчивали встречи пением под гитару, и особенно выделялся дуэт Лимбахов. Песни Окуджавы, Галича, Высоцкого, народные песни... Это свое умение они передали и сыну Ванечке, который поет и пишет стихи.

Сын Наташи — Иван Юрьевич Лимбах, пошел по стопам мамы, окончил физфак, кафедру геофизики; сейчас — бизнесмен, занимающийся еще и издательским делом (известное издательство Ивана Лимбаха) — достойный сын своей мамы, всесторонне развитый, доброжелательный и веселый человек, воспитывающий Наташиных внуков (их пятеро).

Не зря прожила жизнь девочка из блокадного Ленинграда, потомок выходцев из Архангельской губернии, настоящая петербурженка, высокообразованная, жизнерадостная, всегда доброжелательная и всеми любимая! И память о ней навсегда останется в наших сердцах!

Моя первая встреча с Ленинградом и Университетом

Воспоминания Михаила Митцева

Я окончил школу в одном из довольно глухих районов Казахстана, являющегося ныне независимым государством. Очень хотелось учиться дальше. Поэтому надо было определяться с ВУЗом. Однако, сидя в казахстанской глуши, сделать это было очень не просто. Иногда я подумывал об учебе в Москве или Ленинграде (все-таки у меня была золотая медаль), однако затем быстро отбрасывал эти мысли, считая их фантазерством. После долгих и мучительных колебаний я, наконец, остановился на физико-математическом факультете Уральского университета (Свердловск, ныне Екатеринбург). В этом университете моя учеба продолжалась два с половиной года. Шла она, в основном, тихо и размеренно, и ничто, казалось, не предвещало резких поворотов дороги жизни. Как вдруг на третьем курсе мне и еще двенадцати студентам судьба улыбнулась: нам объявили, что мы должны будем продолжать учебу на физическом факультете Ленинградского университета. Радости моей не было предела. Я буквально парил на ее крыльях и с нетерпением ждал отъезда. И вот, 25 февраля 1952 года наша группа из тринадцати студентов (девять человек с четвертого курса и четыре человека с третьего курса Юра Зубенко, Леня Смирнов, Володя Шустов и я) села в поезд, который северной дорогой (через Киров и Вологду) повез нас в Ленинград. Ехали долго. Наконец, 29 февраля, по-видимому, в шестом часу утра мы прибыли в Ленинград на Московский вокзал. Сдали вещи в камеру хранения и, так как в этот ранний час торопиться было некуда, то пошли пешком по довольно пустынному Невскому проспекту. Среди нас был студент, который раньше бывал в Ленинграде и который поэтому мог давать кое-какие пояснения. Мы прошли весь Невский, затем повернули к Дворцовой площади, потом вышли на набережную Невы около Зимнего дворца, а оттуда отправились к Университету через Дворцовый мост. Из краткого описания маршрута нашего движения ясно, что мы, можно сказать, в один миг познакомились с основными красотами Ленинграда. Впечатление от этого первого знакомства было неизгладимым. И это несмотря на то, что прежде я два с половиной года учился в Свердловске, большом городе, который, по моему тогдашнему пониманию, смотрелся очень и очень неплохо. Состояние восторга достаточно долго не покидало меня. По-видимому, в течение этого периода и происходило мое основное знакомство с городом.

Не менее сильное впечатление произвело на меня знакомство с ленинградскими магазинами. Первыми такими магазинами были булочная в начале Невского проспекта, что напротив касс Аэрофлота, вино-коньячный магазин треста «Арарат», который тогда располагался также на Невском проспекте, напротив кинотеатра «Баррикада», и Елисеевский магазин. Туда мы заходили не для того, чтобы что-то купить, а просто поглазеть. И увиденное там изобилие на фоне голодного Свердловска нам показалось сказкой.

Университет встретил посланцев Урала достаточно хорошо. Нас быстро разместили во временном общежитии, часть окон которого выходила в университетский двор, а другая — в Филологический переулок. Здание, в котором находилось общежитие, является продолжением здания филологического факультета. Комнаты были большие. В одну из них поместили всех нас, приехавших из Свердловска (13 человек). В других комнатах жили «выходцы» из Университетов других городов: Саратова, Воронежа и Перми. Общность судьбы быстро сближала и сплачивала. Поэтому атмосфера была очень дружественной. Часто устраивались танцы. Короче говоря, жили весело. При этом, однако, основная масса приехавших про учебу не забывала.

Заканчивая свои короткие воспоминания, хочу еще раз подчеркнуть, что перевод на учебу в Ленинградский университет был для меня подарком судьбы, который, и в этом я глубоко убежден, обогатил мою жизнь, расширив ее горизонты.

Воспоминания строителей Колхозных ГЭС

Бригадир наш Лакомкин усатый

Нам пример показывал лопатой

Наша дружная бригада

Нормы ставила, что надо

Да! Да!

Воспоминания Шуры Здравомысловой

Мои воспоминания о студенческих годах связаны не только со студенческой жизнью во время учебы, но и, в значительной мере, с комсомольско-молодежными стройками. В те годы желающих поехать на такие стройки было много, но не все имели такую возможность.

Эти стройки проводились летом, во время каникул. Мы строили несколько ГЭС в Ефимовском районе Ленинградской области в период с 1949 по 1954 год (Пожарищенская, Михалевская и др.).

Условия работы, как я теперь понимаю, были тяжелыми, все держалось на одном энтузиазме, о зарплате не было и речи. Я принимала участие в строительстве трех электростанций, в последний раз даже после получения диплома, в 1954 году. Хочу поделиться впечатлениями о своей самой первой стройке, Михалевской ГЭС, в которой я участвовала в 1951 году, когда была там вместе со своими однокурсниками в бригаде землекопов № 1: с Сережей Малеевым, Юрой Лакомкиным, Мариам Аброян, Наирой Чернышевой и др.

С трудностями мы столкнулись уже по дороге на стройку. От поезда до места работы (18 км) мы добирались в течение дня на грузовике, непрерывно останавливаясь и вытаскивая машину из ям и грязи, и закончили поход пешком.

Жили мы в помещении местной школы, спали на нарах, столовая находилась в 4 км от школы, а кормили нас в основном кашами.

Наша работа заключалась в том, что мы копали землю (рыли котлован) и засыпали ее в тачки. Тачки возили по деревянным мосткам, наскоро построенным. Работали в две смены каждый день. Первая смена — подъем в 5 часов, работали с 6 часов 30 минут до 15 часов Вторая смена — подъем в 8 часов, работали с 15 часов до 23 часов 30 минут. На других стройках нам приходилось работать и на лесоповале, и провода тянуть в таких же условиях...

И несмотря на такие трудности, мы любили эти стройки. Это было хорошей закалкой, формировало характер. У нас был очень дружный, сплоченный коллектив. Дружбу тех лет мы пронесли через всю нашу жизнь. У нас были свои песни, шутки, взаимопонимание, мы много смеялись... Вспоминаю, как подшучивали над нашим интеллигентным бригадиром Сережей Малеевым.

Песни, которые мы пели на стройках, поем и сейчас, когда собираемся вместе, вспоминая нашу молодость, лучшие наши дни...

Воспоминания Оли Свердловой

Первая моя стройка — это капитальный ремонт здания общежития на Мытнинской набережной. Начало работы — 6 часов утра. Мы работали подсобниками у штукатуров. Наш бригадир — уже третьекурсник Саша Большаков. Безумно красив, поэтичен, явно чем-то глубоко огорчен. Оказалось, что его не взяли на строительство Медведковской ГЭС, дав комсомольское поручение руководить первокурсниками на Мытне. Члены бригады — первокурсники. Физики — Майя Пронина, Сева Лифшиц, Оля Свердлова, математик Наташа, историк Марина Коган, геолог Галя и другие, имен которых я не запомнила. Наша обязанность — разносить на носилках по комнатам, где работают девушки-штукатуры, раствор, приготовленный нами под руководством мастера. Иногда нам разрешали поштукатурить самим. Рабочий день кончался рано, целый вечер свободен. Однажды мы с Майей вечером отправились на гастрольный спектакль Киевского театра. Но подъем в 5 утра дал себя знать: изредка просыпаясь, я пыталась понять суть показываемого, но безуспешно. Через неделю пришел радостный Саша и сообщил, что есть возможность отправиться на Медведку. Майя, Марина и Сева уехали.

Следующая стройка — Первая Михалевка летом 1950 года. Там должны были работать около тысячи человек в течение июля и августа, первая и вторая смены. Ажиотаж был страшный: число мест в бригадах ограничено. Желающих отбирали на заседаниях комсомольского бюро. На августовский срок конкурс был меньше.

Нашим бригадиром был Борис Модзалевский. От станции Ефимовская до места нашей дислокации нужно было пройти около 30 километров. Под руководством опытного Бориса мы шли военным строем под песни, например:

Якорь поднят, вымпел алый

Реет на флагштоке,

Краснофлотец крепкий малый

В рейс идет далекий...

Жили мы в церкви, где были построены двухэтажные нары, на которых было тесновато: поворачиваться приходилось по команде. Работа заключалась в выемке грунта из канала. Землю носили на носилках и возили на тачках. Тачечниками были мальчишки, землекопами — девчонки. Тачки возили по доскам. На особо крутых подъемах тачку подцеплял крючком «крючник» и подтягивал кверху. Роль крючника часто доставалась мне. Бригад было много. Каждый день одна из бригад была дежурной. Дежурные работали на пищеблоке (поварятами и судомойками, водовозами), дежурили в медпункте. Когда водовозил Валя Егоров, рано утром над лагерем разносилась песня «Умер наш дядя и больше нет его...» на мелодию траурного марша Шопена. Он же бесподобно исполнял «Персидскую песню» («Кроме персиков и персов персиянки тоже есть...»). Пели всегда и везде: на пути строем на работу — маршевые песни, по вечерам — лирические. «Гимном» стройки была песня:

В пять часов день за днем

Слышен возглас: «Подъем»,

Виден низкий, белесый туман,

Значит снова за труд

И бригады идут

По росистой траве в котлован.

 

И студенты идут

В наступленье на грунт.

Пусть июльское солнце палит,

Пусть кирка нелегка,

Пусть немеет рука,

Здесь до вечера песня звучит.

 

Знает каждый из нас,

Что на стройке сейчас

От окопов корейских вдали

Люди лучших бригад

Вахту мира стоят,

Защищая судьбу всей земли.

 

Это лето пройдет,

И в обратный поход

Нас проводит желтеющий лес.

Нашей песне труда

Подпоют провода

Михалевской студенческой ГЭС!

 

Нашими соседями по церкви были девочки-третьекурсницы. От них мы узнали много новых песен, например: «Гвоздики алые», «Песню южного фронта» («Когда мы покидали наш родимый край...»).

В августе 1951 года работа по строительству Михалевской ГЭС продолжалась. Грунт вынимали уже не только тачками, но и с помощью «механизации» — подъемного крана с ковшом, который нужно было загружать. Кран иногда переставал работать; тогда начальник стройки Сергей Катькало ходил к электрикам, не знаю, правда, какой у них был источник электроэнергии, ГЭС-то еще не работала. Наши сокурсники входили в две бригады — бригаду землекопов и линейную бригаду, которая ставила столбы. Бригадой землекопов командовал Женя Аврорин. Кроме собственно землекопов были еще «планировщики», выравнивающие откосы канала. Они пели грустную песню на мотив «Болотных солдат»:

Склон пологий, склон проклятый,

Планировщик землю трет.

Вниз ползет он за лопатой

И опять наверх ползет.

В выходные купались в речке, а Женя Аврорин даже научился плавать и сдал норму ГТО.

В 1952 году работы производились на строительстве Пожарищенской ГЭС. Тут уже работало меньше народу. Начальником стройки был Юра Лакомкин, а ответственным за хозяйство (он же комендант) — студент-восточник Борис Вахтин. Кроме бригады нашего курса физиков (бригадир Мариам Аброян) были еше филологи, а среди них — испанские дети (эвакуированные из Испании в 1938 году). С их «подачи» трамбовки назывались одна «Мучача» (девочка), другая — «Мучачо» (мальчик). От них же мы узнали любимую песню: «Йо тедаре...». Работа, как всегда, заключалась в том, что нужно было прорыть отводной канал, пустить по нему воду, перекрыв основное русло перемычкой. В сухом русле в дальнейшем специалисты-строители должны были построить собственно плотину, куда будет поставлена турбина.

 

Пусть не на миллион, как на Днепре и Волге,

Пусть наша ГЭС на 200 киловатт,

Мы твердо верим в дело коммунизма,

Руками нашими внесен достойный вклад

Не знаю, кто это сочинил. В это лето мы устраивали для местных жителей — вепсов — лекции и концерты. Сочиняли много веселых частушек, например:

Командир наш Лакомкин усатый,

Нам пример показывал лопатой«.

Кстати, один из советов Юры: «Посмотри ногой» — что-то нужно было найти под водой.

На лекциях вызывали затруднения вопросы слушателей: «Почему американцы напали на Корею?» Ответ: «Они бы хотели напасть на Советский Союз, но это далеко, неудобно и вообще».

И, наконец, наша последняя стройка — Тресновская ГЭС. Тут работы начались с самого начала — нужно было вырубить участок леса. Бригада нашего курса приехала в середине июля, после производственной практики. Руководителем опять был Юра Лакомкин. Здесь уже мне пришлось рубить топором деревья диаметром около 20 см. Уезжали мы в середине августа небольшой группой. Достать билеты на проходящий поезд было невозможно, и Юра наставлял нас: проникнуть в вагон любым способом, ни в коем случае не выходить, на требование предъявить билет заявлять: «Продайте — купим». Это было холодное лето 1953 года. Не буду вдаваться в подробности, но в поезд «Воркута — Ленинград» мы попали только благодаря помощи возвращающихся амнистированных заключенных.

Вопрос мальчика около 7 лет из деревни к строителям ГЭС: «Все говорят про электричество, что у нас строят электричество, а что такое электричество?» Последовал ответ: «Фару у машины видел? Вот такая фара будет у тебя дома!»

А в январе 1954 года, в последние студенческие каникулы, Юра Лакомкин организовал лыжный агитпоход по местам наших строек. Участвовали Юра Лакомкин, Юра Баранов, Коля Андреев, Мариам Аброян, Оля Столбова, Оля Свердлова. Действительно, в деревнях было электричество!